5/VIII—68 г.
А. Т. приехал от Михайлова [председателя Комитета по печати при Совмине СССР].
<...>
А. Т.: — Попросил меня прислать ему верстки снятых статей [из № 5 — см. текст 638]. Потом зашла речь о ленинской теме. Жалуется: «Плохо с этой темой. Нет хороших книг». Я отвечаю: «Почему же нет? Есть, только вот не печатают. Вот у нас уже три года лежит отличная работа Драбкиной. И не печатают». Тоже попросил прислать. Но ведь я знаю, что человек он ничего не решающий, хотя и делает вид, что крупное начальство.
Послать, конечно, надо. Пусть читает. Надеяться на что-то при этом не следует (с. 280, 281).
9/VIII—68 г.
<...>
Главное, чего добился А. Т. (если добился), это некоторого движения рукописи Драбкиной. Михайлов прочитал ее. Сказал А. Т.: «Всю ночь читал. Да, это замечательно». И уже звонил Обичкину, хваля эту рукопись. А. Т. из комитета тоже позвонил Обичкину и ворковал с ним, тот сказал, что первую часть можно уже сейчас печатать, а по второй будут замечания. Никаких частей в рукописи нет, видимо, первая половина, но бог с ним. А. Т. спросил: «Замечания в пределах приемлемого?» И Обичкин успокоил: «Да, конечно». А. Т. тут же договорился, что он пошлет ему бумагу и тот вскоре даст замечания по «второй части».
Уже дело. А. Т. позвонил Драбкиной, и та была несказанно обрадована. Еще бы: уже так замучена жизнью и рукописью. «А все дело в чем, — сказал А. Т., — в том, что сидела в лагере. Михайлов так и сказал: „Знаете, они ведь таят обиду“». Я ему: «А как же им не обижаться, если их несправедливо судили и держали по полтора десятка лет». — «Да, конечно, но все-таки». — «Так чтобы обида прошла, надо лечить их доверием, а не добавлять к этой обиде другую».
Тут же мы пересоставили старую бумагу в ИМЭЛ. Составлялась она, как всегда у А. Т., с превеликой тщательностью, с обдумыванием, сказать ли «заместителю директора» или вообще не говорить. Пришли к выводу, что лучше не писать: тот, говорят, обижается, когда-то был директором, да потом его потеснил Поспелов.
Три раза перепечатывали бумагу и вылизали ее до конца. Посмотрим, как тут дело пойдет.
<...>
Тем временем Миша просматривал верстку Драбкиной, полученную от Михайлова. На полях осторожненькие пометочки карандашом. И одна из них против цитаты Ленина. Цитата, конечно, лихая, о бюрократизме нашего аппарата.
А. Т. заметил: — Ну, конечно, он неугодный автор. И слова какие-то употребляет: «Вонючий». И главное, не понимает основного закона: не почитает чина. Я тут во сне оперу сочинил, и там басы у меня поют: «Чин чина почитай!».
А. Т. начал изображать, раскинув руки и шевеля пальцами, как поет хор.
А. Т.: — А потом вступают тенора: «Чин чина почитай» — выше и выше. И, наконец, хор мальчиков. Те уже просто звенят: «Чин-чина, чин-чина, чин-чина...» А вот Ленин этого закона не знал и потому не соблюдал его. А это очень важный, главный закон.
Когда А. Т. уходил, то, как обычно, встал и задумался. Потом:
— Нет, ребята, не будем их жалеть.
— А мы и не собираемся их жалеть, — сказал я.
— Да нет, мы ведь такие люди, мы потом все прощаем. Но не будем их ни жалеть, ни прощать.
И пошел, слабо взмахнув рукой.
<...>
Я спросил А. Т., разговаривал ли он с Михайловым о своем
— Нет. Мне нужно было провернуть дело с Драбкиной.